ЛЕЯ ГОЛЬДБЕРГ

В ПЕРЕВОДАХ МИРИ ЯНИКОВОЙ

***

Все телеги полны зерном,
и в лугах пасутся стада.
К небесам, охваченным сном,
распахнула осень врата.

Будто кто-то прочел наизусть
стих Есенина налитой,
и была разлита в нем грусть,
словно солнца сок золотой.

Ветви полны птичьей возни,
в них разыграна шумная пьеса,
а тропинка мечтала в дождливые дни,
как по ней пройдет поэтесса.

Белые дни

Эти белые дни так длинны — будто солнца лучи.
Велико одиночество, будто большой водоем.
В небо смотрит окно, и широкое небо молчит.
И мосты перекинуты между вчерашним и завтрашним днем.

Мое сердце привыкло ко мне и умерило пыл,
примирилось и стало удары спокойно считать,
как младенец, что песню поет себе, глазки закрыл,
потому что уснула и петь перестала усталая мать.

Как легко мне идти, мои белые дни, на неслышный ваш зов!
Научились смеяться глаза, не прося ни о чем,
и давно перестали подталкивать стрелки часов.
Велики и прекрасны мосты меж вчерашним и завтрашним днем.

* * *

Этот запах весеннего ливня, встающий с камней тротуара,
утонувшая в ярком сверканье стакана звезда,
эта песнь фонарей, эта сказка под звуки гитары —
я запомнила их навсегда.

Но не знаю совсем, был ли твой это взгляд, в самом деле,
что зажег эти искры в крови,
и не знаю, действительно шла я — с тобой ли, к тебе ли
переулком, немым от любви?

Это было весной, в каждой почке был смех сокровенный,
кровь смешалась с вином золотым,
и о каждом прохожем, что взор поднимал вожделенный,
я считала, что он — это ты.

* * *

Армада солнц скользит по льду реки —
разбившийся об лед корабль-пламя.
Вверх на горе береза тянет две руки,
как мальчик, что погнался за орлами.
Плененный молниями облачный навес
скользнул вдали и не задел небес.

И если сердце — в солнечных цепях,
уединенье его в бездну не заманит.
Дым поднимается к вершинам второпях,
и синева тоски уходит с ним в тумане.
И память, белая, как снег и этот лед,
алмазы прошлого погасит и зажжет.

* * *

Возможно, там уже давно весна в окне
и ты блуждаешь среди улиц по весне,
цветенья запах свежий ветер там несет,
я знаю это все,
я забываю все.

Возможно, кто-то позабыл средь площадей
крупинки света, что разбросаны везде,
как угольки, там чей-то смех на небесах,
и удивляется прохожий чудесам.
И я сюда же свои песни принесла?
Моя надежда истончилась и ушла,
твой смех чудесный позабыла я давно,
и даже если постучишься ты в окно,
то этот стук я не узнаю все равно.

Возможно, там идут осенние дожди,
возможно, ты блуждаешь где-то там один,
и ветер листья пожелтевшие несет,
я знаю это все,
я забываю все…

Прошедшая осень

Этот город промок — льют дожди целый день,
он в глаза мне глядит виновато,
вспоминая колодцы, сады деревень,
все иное, что было когда-то:

как красу листопада мне осень несла,
как гостей на крыльце ожидала,
как овца пожелала удачи, прошла —
и на шерсти роса засверкала.

Ну, а я, подчинясь золотому ярму,
потихоньку брела вдоль забора,
чтобы в красном саду и зеленом дому
встретить дождь, что начнется так скоро.

Вечерние крыши

Ковер из крыш перед моим окном расстелен,
несет пространство он, как в сказке и во сне.
Возможно, нынче будут гости и веселье,
возможно, упадет звезда в стакан ко мне.
Простерла улица ковры своих огней —
возможно, нынче будут гости и веселье.

Стоят антенны, будто мачты у корвета
под шлейфом облаков, что над водой летит.
Придет печаль и тишина под звездным светом,
как будто дымка, будто сказочный мотив,
и кто-то отплывает по пути
к той белизне домов, к земле, которой нету —
придет печаль и тишина под звездным светом.

Светящееся облако в пыли
соседнее окутывает зданье,
и струи, будто плащ, на нем легли,
перед морскою синевой оно предстанет,
пред волнами, что тайны принесли,
пред праздничным вечерним ожиданьем —
светящееся облако в пыли.

Яаков и Рахель

В эту ночь корабли обращаются к буре
и к границе хамсина плывут поскорей,
ну а я сижу себе в этом кафе
и считаю качания фонарей.

Двадцать девять. Тридцать восемь.
Лижет пламя стекла черноту.
Владыка Вселенной! Ты небо забросил
над восточной сказкою тут.

Здесь долина и пастбище были веками,
засыпали пастушки и скот наповал,
и чернели пески, как чернеет тот камень,
что устами вор шлифовал.

И спустился к берегу сын пастухов,
чтоб достать звезду, что села на мель,
и услышал глас: Яаков, Яаков,
строят ангелы лестницы — там, где Бейт-Эль.

Ну а здесь кафе вот это стоит,
четыре стола, внутри еще пять.
«Подожди, Рахель, — Яаков говорит, —
семь лет тебе меня ждать».

И вот она курит, застыла, как лед.
Подожди, подожди, — уходя, сказал.
И следит за стрелкой часов, и ждет,
и красны Рахели глаза.

«Яаков, обручились мы навсегда,
не меняются времена.
Я любила — и будто семь лет тогда
мне была эта ночь одна».

Сонеты о любви

1.

Землей благословенной стал мне ты:
ничья нога здесь почвы не коснется,
и все же колосок на ней взовьется,
и все ж на ней появятся цветы.

Спасением ты стал от суеты,
стал воздаяньем за печаль, за лихо,
к ручью я припадаю в роще тихой,
в тени, среди журчания воды.

Твой взгляд смиренный на меня поверг
сияющее космоса убранство,
как в капельке росинки на траве

вдруг сможет отразиться все пространство
и небеса, взмывающие вверх.

2.

Кричала птица нам, что было мочи,
там, в небесах, застывших в тишине,
и снова слух насытился вполне
воспоминанием дождя и ночи.

И вот мы снова в прошлом, в глубине,
и медленней слова, и шаг короче,
и плащ воспоминаньем оторочен,
и страх забвенья просится вовне.

Стояли мы пред рощею пустой,
и все деревья в ней шторма согнули,
и свет струился, ясный и простой,

гулял в ней ветер — пьяница в загуле,
бредущий в одиночестве домой.

* * *

Неужели и вправду придет это время прощенья и ласки,
и уйдешь ты в поля, и уйдешь ты в поля, как дитя,
и босые ступни будут травы ласкать, будто в сказке,
и колосья тебя защекочут, смеясь и шутя?

И прольются дожди, их чудесная влага вернется
освежить твои плечи и грудь и тоску облегчить,
ты уйдешь в этот дождь и в поля, тишина разольется,
как сквозь тучи — лучи.

И спокойно вдохнешь, и увидишь ты в луже, как в блюдце,
отражение солнца, луча золотистую нить,
станут вещи простыми, простой станет жизнь, ее можно коснуться,
и конечно же, можно любить, можно снова любить.

Ты пройдешь этим полем одна и избегнешь объятья
тех пожаров, что ужас и кровь оставляют везде,
с чистым сердцем своим, в глубине простоты и приятья,
как один из ростков, как один из людей.

Песнь любви

Блаженны те, кто счастье излучали,
как та звезда, что в пене бурь видна.
Блаженны те, кто встретились в печали,
но радость скрыла тайны пелена.

Блажен и тот, кто, горе сам узнав,
другим несет светильник чистый, ясный.
Любовь блаженна наша, хоть несчастна,
поскольку воздаяния полна.

О, как блаженна я, что я смогла
раскрыть ладонь, твою ладонь согрела,
сиянье глаз с собою унесла, —

в тот день, когда я смерть свою узрела, —
и спрятала в глубинах, будто клад.

Золушка

На замерзшем небе застыла луна
и устали от бурь дороги.
Как же Золушка к принцу прибудет одна —
у нее же босые ноги?

Ее ноги уставшие так малы,
и не скрыться от этой ночи,
и все ночи глядят на нее из мглы,
будто злобной мачехи очи.

И свистит ей ветер из темноты:
только это тебе годится!
Замарашка ты, нищая ты,
захотела нашего принца!

И кусты раздирают платья подол,
громоздятся сугробы снега,
а наутро — на цепь кровавых следов
ангел слезы прольет ли с неба?

	Рахель (1890-1931)
	Лея Гольдберг (1911-1970)
	Натан Альтерман (1910-1970)
	Авраам Шленский (1900-1973)
	Хаим-Нахман Бялик (1873-1934)
	Ури-Цви Гринберг (1896-1981)
	Шауль Черниховский (1873-1943)
	Зельда (1914-1984)
	Элишева (1888-1949)

© Netzah.org